Про нераздельность экономики и политики
#экономика #социальная_история #классовая_борьба #государство #книги
" Что вам рассказывают:
Рынкам необходимо быть свободными. Когда правительство вмешивается, диктуя, что делать, а чего не делать участникам рынка, поток ресурсов не может двигаться с наибольшей эффективностью. Если люди не имеют возможности делать то, что считают наиболее прибыльным, они лишаются стимула для инвестиций и инноваций. Так, например, если правительство устанавливает лимит на квартирную плату, домовладельцы теряют стимул содержать в порядке свою недвижимость или строить новые объекты. Или если правительство ограничивает виды финансовых продуктов, которые можно продавать, то две стороны договора, каждая из которых могла бы получить выгоду от осуществления инновационной сделки, удовлетворяющей их специфическим запросам, не извлекают возможной выгоды из заключения свободного контракта. Людям необходимо предоставить «свободу выбора» — так называется знаменитая книга апологета свободного рынка Милтона Фридмана.
Что от вас скрывают
Свободного рынка не существует. Любой рынок имеет определенные правила и рамки, которые ограничивают свободу выбора. Если с виду рынок представляется свободным, это только потому, что мы всецело принимаем лежащие в его основе установления, так что даже не замечаем их. Не существует объективного способа определить, насколько рынок «свободен». «Свободный рынок» — понятие политическое. Традиционное заявление рыночных экономистов, что они стремятся защитить рынок от политизированного вмешательства правительства, несостоятельно. Правительство так или иначе всегда вовлечено в происходящее на рынке, и экономисты-«рыночники» столь же политически ангажированы, как и все остальные. Преодолеть миф об объективном существовании «свободного рынка» — первый шаг к пониманию капитализма.
Труд должен быть свободным
В 1819 году на обсуждение британского парламента был вынесен новый законопроект, регламентирующий детский труд: Акт о регулировании труда на бумагопрядильных фабриках. По современным меркам, предложенный закон был удивительно «скромен». Он запрещал принимать на работу маленьких детей — то есть, тех, кому еще не исполнилось девяти лет. При этом детям постарше (в возрасте от десяти до шестнадцати лет) по-прежнему разрешалось работать, но количество рабочих часов для них сокращалось до двенадцати в день (да, с детишками начали обходиться очень мягко). Новые правила относились только к бумагопрядильным фабрикам, которые, по общему мнению, славились особенным пренебрежением к здоровью рабочих.
Предложение вызвало большую полемику. Противники видели в нем нарушение незыблемости свободы заключения договора и, тем самым, подрывание самих основ свободного рынка. Обсуждая законопроект, некоторые члены палаты лордов высказывались против на том основании, что «труд должен быть свободным». Их аргумент гласил: дети хотят работать (и им нужна работа), а владельцы фабрик хотят принимать их на работу, так что же в этом плохого?
Сегодня даже самым горячим сторонникам свободного рынка в Британии и других богатых странах и в голову не придет снова включить детский труд в пакет требований либерализации рынка, которой они так жаждут. Однако до конца XIX — начала XX века, когда в Европе и Северной Америке были введены первые серьезные ограничения на использование детского труда, многие уважаемые люди рассматривали регулирование детского труда как противоречащее принципам свободного рынка.
При таком подходе «свобода» рынка так же субъективна, как для влюбленного красота его возлюбленной. Если вы считаете, что дети должны быть лишены необходимости работать, и это их право важнее, чем право владельцев фабрик нанимать того, кого они считают наиболее выгодным нанимать, то вы не станете усматривать в запрете на детский труд нарушение свободы рынка рабочей силы. Если же вы уверены в обратном, то будете наблюдать «несвободный» рынок, скованный неоправданным государственным регулированием.
Нет нужды возвращаться на два века назад, чтобы увидеть, как ограничения, которые мы принимаем как само собой разумеющиеся (и воспринимаем как несущественные «возмущения на поверхности» свободного рынка), на первых порах подвергались жесткой критике за подрыв основ свободной конкуренции. Когда несколько десятилетий назад появились экологические нормы (например, ограничения на выхлопные газы и промышленные выбросы в атмосферу), многие восприняли их в штыки как серьезные нарушения нашей свободы выбора. Противники этих норм задавали вопрос: если люди хотят ездить на машинах, которые загрязняют воздух, или если фабрики считают более грязное производство более прибыльным, с какой стати правительство должно препятствовать им в осуществлении выбора? Сегодня большинство людей воспринимает эти ограничения как естественные. Они убеждены, что действия, наносящие вред другим, пусть даже непреднамеренный (такой, как загрязнение окружающей среды), необходимо сдерживать. Многие также понимают, что бережное расходование энергетических ресурсов — разумно, поскольку далеко не все из этих ресурсов возобновимы. Да и влияние человека на климатические изменения тоже нелишне было бы снизить.
Если степень свободы одного и того же рынка различными людьми оценивается по-разному, то значит, объективного способа оценить, насколько свободен этот рынок, не существует. Иными словами, свободный рынок — это иллюзия. Если некоторые рынки с виду кажутся свободными, то только потому, что мы всецело одобряем ограничения, на которых они базируются, и поэтому эти ограничения становятся для нас незаметны.
Рояльные струны и мастера кун-фу
Подобно многим, в детстве я восхищался попирающими законы гравитации мастерами кун-фу из гонконгских фильмов. И горькое разочарование постигло меня — как, подозреваю, и многих других детей, — когда я узнал, что на самом деле эти мастера висели на рояльных струнах.
Примерно таков и свободный рынок. Законность некоторых ограничений настолько одобряется нами, что мы перестаем их замечать. При более детальном рассмотрении обнаруживается, что рынки держатся на ограничениях — и достаточно многочисленных.
Начнем с того, что существует огромное количество разнообразных ограничений на то, чем можно торговать, и речь идет не о простом запрете на «очевидные» вещи, наподобие наркотических веществ или человеческих органов. Голоса на выборах, посты в правительстве и судебные решения в современной экономике не подлежат продаже, по крайней мере открыто, хотя в прошлом в большинстве стран они вполне считались товаром. Учебные места в университетах обычно не продаются, хотя в некоторых странах их можно купить за деньги — либо незаконным путем, платя экзаменаторам, либо законным, делая пожертвования в пользу университета. Многие страны запрещают торговлю огнестрельным оружием и алкоголем. Лекарства, как правило, перед выпуском на рынок безоговорочно подлежат государственному лицензированию, подтверждающему их безопасность. Правомерность всех этих ограничений может показаться спорной — каковым полтора века назад был запрет на продажу человеческих существ, работорговлю.
Существуют ограничения и на то, кто имеет право выходить на рынок. Сегодня запрет на использование детского труда не допускает появление детей на рынке трудовых ресурсов. Для специальностей, которые оказывают существенное влияние на жизнь человека, таких как врачи и юристы, требуются лицензии (которые иногда может выдавать не государство, а профессиональные ассоциации). Многие страны разрешают учреждать банки только компаниям, чей капитал превышает определенный показатель. Даже фондовый рынок, нерегулируемость которого послужила причиной глобального кризиса 2008 года, оговаривает, кто имеет право на нем торговать. Вы не можете просто так появиться на Нью-Йоркской фондовой бирже с мешком акций и начать их продавать. Компании обязаны выполнить условия получения биржевой котировки, на протяжении ряда лет соответствовать строжайшим аудиторским стандартам, и только тогда они могут разместить свои акции для торгов. Покупка и продажа акций ведется только лицензированными брокерами и трейдерами.
Условия торговли тоже оговариваются. Одна из реалий, поразивших меня в Великобритании, когда я впервые приехал туда в середине 1980-х, состояла в том, что можно попросить полного возврата денег за товар, который вам не понравился, даже если он не бракованный. В те времена в Корее это было невозможно, за исключением отдельных элитных универмагов. В Британии право потребителя изменить свое решение считалось более важным, чем право продавца избежать расходов, связанных с возвратом производителю невостребованных, хотя и полноценных товаров. Существует множество других правил, регламентирующих различные стороны товарооборота: ответственность за качество товара, за ненадлежащую доставку, за невыполнение обязательств по кредиту и т. д. Во многих странах также требуются разрешения на размещение торговых точек — действуют ограничения на уличную продажу или законы зонирования, которые запрещают коммерческую деятельность в жилых кварталах.
Вдобавок существуют и ценовые ограничения. Я говорю не только об очевидных явлениях, таких как регулирование арендной платы или минимального размера оплаты труда, которые любят подвергать нападкам рыночные экономисты.
Заработная плата в богатых странах в большей степени определяется иммиграционным контролем, чем каким-либо другим фактором, включая любые законы о минимальной заработной плате. Как определяется иммиграционный максимум? Не «свободным» рынком труда, на котором, если дать ему волю, рано или поздно 80–90% местных работников сменят более дешевые, а зачастую и эффективнее работающие иммигранты. Иммиграцию, по большей части, определяет проводимая в стране политика. Так что если у вас остались еще какие-то сомнения в масштабах влияния государства на свободный рынок, подумайте, и вы поймете, что все наши зарплаты, в основе своей, политически обусловлены (см. Тайну 3).
После финансового кризиса 2008 года во многих странах цена кредита (если вам удастся его получить или если у вас уже есть кредит с плавающей ставкой) существенно понизилась, благодаря постоянному снижению процентной ставки. Произошло ли это потому, что люди внезапно расхотели брать кредиты и банкам пришлось понижать цены, чтобы стимулировать клиентов? Нет, таков был результат политического решения увеличить спрос путем урезания процентных ставок. Даже в спокойные времена процентные ставки в большинстве стран устанавливает центральный банк, а это означает, что в дело незаметно вступают политические соображения. Иными словами, процентные ставки также определяются политикой.
Если зарплаты и процентные ставки в значительной степени политически обусловлены, то политически обусловлены и остальные цены, поскольку они связаны с зарплатами и процентными ставками.
Справедлива ли свободная торговля?
Мы замечаем предписание, когда не разделяем стоящих за ним моральных ценностей. Введение в XIX веке федеральным правительством США высоких тарифов, ограничивших свободу торговли, возмутило рабовладельцев, которые, в то же время, не видели ничего дурного в свободной торговле людьми. У тех, кто был убежден, что люди могут являться собственностью, запрет на торговлю рабами вызывал такие же возражения, как ограничение торговли промышленными товарами. Корейские лавочники 1980-х годов, вероятно, сочли бы требование «безоговорочного возврата денег» несправедливым и обременительным вмешательством государства, сдерживающим свободу рынка.
Тот же конфликт ценностей стоит и за нынешней полемикой о справедливой торговле в противоположность свободной торговле. Многие американцы полагают, что международная торговля, которую ведет Китай, возможно, свободна, но не справедлива. По их мнению, выплачивая работникам недопустимо низкую заработную плату и заставляя их трудиться в нечеловеческих условиях, Китай прибегает к нечестной конкурентной борьбе. Китайцы, в свою очередь, могут парировать, что недопустима ситуация, когда богатые страны, проповедуя свободную торговлю, в то же время ставят на пути китайского экспорта искусственные препоны, пытаясь ограничить импорт продукции «потогонного производства». Китайцы считают несправедливым, что их лишают возможности эксплуатировать единственный ресурс, который имеется у них в изобилии: дешевую рабочую силу.
Вся сложность состоит в том, что невозможно объективно установить, что такое «недопустимо низкая зарплата» и «нечеловеческие условия труда». При огромной разнице в уровне экономического развития и качества жизни между разными странами, нет ничего удивительного, что «нищенская заработная плата» в США считается довольно высокой в Китае (где средняя зарплата составляет 10% от американской) и целым состоянием в Индии (где средняя заработная плата — 2% от американской). Большинство американских сторонников идеи «справедливой торговли» не купили бы продукты, произведенные собственными дедами, которые помногу часов подряд трудились в нечеловеческих условиях. До начала XX века средняя продолжительность рабочей недели в США составляла около 60 часов. В то время (в 1905 году, если быть точным) это была страна, Верховный суд которой объявил неконституционным закон штата Нью-Йорк, ограничивающий рабочий день булочников до 10 часов, на том основании, что этот закон «лишал булочника свободы работать столько, сколько он пожелает».
Таким образом, вся полемика вокруг справедливой торговли, в сущности, сводится к полемике о моральных ценностях и политических решениях, а не к экономике в обычном понимании. Хотя эта полемика ведется вокруг экономического вопроса, инструментарий, имеющийся в распоряжении экономистов, не позволяет им вынести адекватного суждения.
Это отнюдь не означает, что необходимо становиться на релятивистские позиции и никого не критиковать, основываясь на том, что все разрешено. Мы можем иметь свою точку зрения (как я) на приемлемость существующих в Китае — или в любой другой стране — трудовых норм и пытаться как-то их изменить, но при этом не считать, что все, кто придерживается иной точки зрения, коренным образом заблуждаются. Даже если Китай и не в состоянии позволить себе американские зарплаты или шведские условия труда, он, во всяком случае, может поднять зарплаты и улучшить условия труда своих работников. Многие китайцы не мирятся с существующими условиями и требуют более строгих норм. Но экономическая теория (по крайней мере, рыночная экономика) не может сказать нам, каковы должны быть «правильные» зарплаты и условия труда в Китае.
Кажется, мы уже не во Франции
В июле 2008 года, когда американская финансовая система потерпела крах, правительство США вложило 200 миллиардов долларов в ипотечных заимодателей «Фанни Мэй» и «Фредди Мак» и национализировало их. Наблюдая за происходящим, сенатор-республиканец от штата Кентукки Джим Баннинг резко раскритиковал эти меры, которые, по его словам, допустимы лишь в «социалистической» стране, такой как Франция.
Франция — еще полбеды, но 19 сентября 2008 года родная страна сенатора Баннинга стараниями лидера его же собственной партии стала воистину «Империей зла». Согласно плану, объявленному в этот день президентом Джорджем Бушем-младшим и впоследствии названному «Программой по спасению проблемных активов», правительство США выделяло из средств налогоплательщиков по меньшей мере 700 миллиардов долларов, чтобы выкупить «токсичные активы», и блокировало тем самым финансовую систему.
Президент Буш, однако, придерживался иной точки зрения на происходящее. Он утверждал, что план отнюдь не советский, он просто является развитием американской системы свободного предпринимательства, которая «зиждется на убеждении, что федеральное правительство должно вмешиваться в рыночный процесс только в случае необходимости». И национализация огромной доли финансового сектора была вызвана, по его мнению, наступлением одного из подобных случаев.
Утверждение президента Буша являет собой крайнее проявление политической демагогии: один из крупнейших в истории примеров вмешательства государства в экономику подавался как часть обыденного рыночного процесса. Однако своим заявлением Буш обнажил шаткое основание, на котором стоит миф о свободном рынке. Как отчетливо показывает это заявление, что является необходим